В полумраке комнаты висит тишина, густая и осязаемая. На стене над кроватью проступает чёрно-белый рисунок женского лица, нанесённый акварелью с тонкой неряшливостью. Краски, словно впитавшись в текстуру стены, образуют мягкие линии, которые расплываются на границах, будто изображение вот-вот исчезнет, растворившись в воздухе.
Тусклые тени проскальзывают по комнате от старинных ламп Эдисона, развешанных над кроватью. Их свет тёплый, медово-янтарный, но слабый, как отблеск прошлого, который лишь намекает на былое пламя. Нити в лампах тонко мерцают, придавая рисунку едва уловимую жизнь, а стенам — зыбкую глубину. Кажется, что лицо наблюдает, но его взгляд одновременно и близок, и далёк, как отголосок памяти, задержавшийся здесь на мгновение.
Под тусклым светом настенной лампы, в углу комнаты, одиноко стоит мольберт. Три геометрические фигуры — простые, но одновременно полные смысла. Лампа на стене едва освещает картину, оставляя её полупогружённой в тени. Свет едва касается линий рисунка, обрисовывая грани фигур так, что они кажутся будто дрожащими и расплывчатыми. Холст, словно пустое зеркало, отражает внутренний мир художника — его стремление ухватить что-то вечное, идеальное, но недосягаемое. Простота фигур скрывает за собой глубину, а их безмолвное присутствие наполняет комнату странным ощущением недосказанности, как будто вот-вот разгадается тайна, которая ускользает с каждым мигом.